Итак, КГБ стало собирать документы на меня, на моего достаточно близкого товарища и еще одного мальчика, который служил вместе с нами. Мы все трое были москвичи. Одному из нас КГБ предъявляет обвинение в том, что этот разговор начал он для того, чтобы набрать себе компаньонов по сбору информации. Вскоре после этого разговора я заболел, попадал в больницу и вернулся в часть буквально на несколько дней, потом мы все разъехались по разным частям.
Я попал в Винницу, служить в ракетные войска стратегического назначения на командный пункт ракетной площадки. В этом подразделении, через стенку от меня находились и пусковые кнопки, вообще вся пусковая система стратегических ядерных ракет. Я вообще-то человек очень интересующийся. Мне было действительно очень все интересно: что представляют из себя эти ракеты, и как они летают, и как это все набирается, и зачем все это существует? Представьте себе, мне было 18-19 лет, это совершенно нормальный мальчишеский интерес. Невозможно, я просто по складу характера не могу быть «винтиком», мне нужно знать совершенно точно, что я делаю, как я делаю, почему я это делаю. И что из этого будет.
Я переписывался с ребятами, мы обменивались всякой информацией, которую нам писали друзья из дома, и вообще у нас были теплые, близкие, товарищеские отношения. Мы шутили друг над другом, и я не могу этого скрывать: нам всем ужасно не нравилось служить в армии, не нравилась эта обстановка, эта казарменная атмосфера.
В письмах были совершенно различные вещи. Например, своему товарищу, который попал в штаб, я напомнил, перефразируя, известный в то время анекдот, о негре, (который) прилетает в Россию с 20-ю кг. макулатуры... Его спрашивают: «А зачем вы везете с собой макулатуру?» Он говорит: «Ну а как же? Я слышал, что в Советском Союзе за 20 кг. макулатуры дают белую женщину». Это, если вы помните, «Женщина в белом» Коллинза (в СССР в обмен на сданную макулатуру можно было получить дефицитную книгу — «А»).
И я написал товарищу: «Саша, ты вместо того, чтобы заниматься всей этой бумажной работой, скопил бы лучше 20 кг. макулатуры и получил бы белую женщину». Впоследствии КГБ обвиняло меня на основании этой фразы, что я подталкивал своего приятеля, работающего в строевой части штаба ракетной части, к сбору секретной информации. Я, честное слово, ничего не придумываю, это зафиксировано в материалах дела. Абсурдно? Тем не менее, это так.
Итак, как проходил сбор информации, который мне инкриминировали? Во-первых, у меня был первый допуск: я имел допуск к абсолютно секретной информации и к информации, составляющей государственную тайну: это номер ключей на аппаратуре ЗАС, которые менялись и на системе САУ, которые менялись каждый день, и к ряду других ключевых и совершенно секретных документов — это мне было положено по службе.
Плюс, ко всему прочему, любой солдат, проходя по части, проходя по площадкам, видит, где и что находится. Видит, что, допустим, справа одна шахта, слева — другая шахта, знает номера этих шахт. Помимо этого, офицеры в армии достаточно ленивые и привыкли, что их должен кто-то обслуживать.
Офицеры, даже в ракетных войсках, не отличались большим интеллектом и какой-то способностью, и так как дежурство проходило ночью, а им было скучно, и они понимали плохо, что они должны делать, и понимая, что я обладаю достаточной информацией, чтобы что-то делать осознанно, а им делать это лень, они считали, что легче мне что-то рассказать, чтобы я сделал эту работу за них.
Так я познакомился практически со всеми документами, хранившимися в главном зале этого ракетного полка, причем с разрешения офицеров. Они мне протягивали документ и говорили: «Прочти и, если начнутся учения, ты поработай». Для тех, кто несведущ, я расскажу, как хранятся секретные документы: в сейфах с номерными замками, опечатываются личной печатью каждого дежурного офицера, и ключи хранятся у него.
При всем желании влезть в эти сейфы самостоятельно я не мог. Таким образом, я познакомился и с кодировочными таблицами, и с боевым уставом, и вообще с той информацией, которая считается информацией повышенной важности. Так как все мне было интересно, я работал на всех этих системах за офицеров и практически выполнял то, что по службе положено командиру дежурных сил ракетного полка, я все это читал, все это знал и умел с этим обращаться. Никого из офицеров до момента моего ареста это абсолютно не настораживало: все считали, что это нормально, и предлагали мне вообще остаться в армии, закончить институт или военное училище.
Буквально за несколько дней до моего увольнения из армии — прошло уже 2 года — меня арестовывает командир полка за нарушение формы одежды, сажает меня на 7 суток на гаупвахту. Когда меня приводят на гаупвахту, есть записка об аресте, которую я там предъявляю, это было 15 ноября, когда мне протягивают эту записку, я ее беру — записка датирована 13 ноября.
Я говорю: «Простите, сегодня 15! Вы что, решили меня 12-го арестовать, а сегодня только приехали?» Вот здесь было некоторое замешательство, еще и потому что в этой комнате случайно оказался начальник особого отдела части, и он, именно он, не офицеры полковые, которые меня привезли, стал мне объяснять, что это у них зарплату выдавали. Я до сих пор не могу понять, какое отношение имела зарплата к тому, что меня посадили на гаупвахту. Тут же исправили число, посадили меня и сказали: «Ничего, подожди, мы с тобой еще поговорим».
Через день меня привезли в особый отдел, стали интересоваться, кто мои друзья? Я подробно написал, с кем я общаюсь и в части, и помимо части. Они были достаточно благожелательны, я бы сказал даже, добродушны. А потом мне сказали: «Знаешь что, мы знаем, что ты очень интересуешься ракетной техникой, и у тебя есть большая информация по ракетным войскам. Нам это интересно, насколько ты это знаешь и насколько ты это помнишь. Если тебе не составит труда, мы тебя не будем трогать, посадим в комнату, дадим тебе бумагу. Пожалуйста, постарайся систематизировать все знания, которые у тебя есть.
«Зачем вам это нужно?» Говорят: «Ты знаешь, нам просто интересно. Мы узнали, что ты располагаешь достаточно большой информацией, нам просто интересно, как ты это понял и как ты этому научился, потому что официально тебя этому никто не учил». Я говорю: «Ну что ж, хорошо».
Я написал порядка сорока рукописных страниц текста, достаточно подробно, абсолютно ничего не подозревая, на полном серьезе, совершенно честно, совершенно откровенно. Я написал все то, что я знал по ракетным войскам стратегического назначения в Винницкой армии, вот, где я служил, и вообще по ракетным войскам стратегического назначения Советского Союза. И тут началось самое интересное. Мне сказали: «Ты знаешь очень много для человека, который просто этим интересуется. Это ты собирал информацию для того, чтобы передать».
Так началась вся эта история. Вместе со мной были привлечены двое моих друзей, с которыми мы переписывались. Фраза о 20 кг. макулатуры была инкриминирована как попытка подтолкнуть и побудить товарища к сбору секретной информации о ракетных войсках. Любая фраза о том, как мне надоело служить в армии, тоже инкриминировалась. Я все письма, которые мне приходили в армию, собирал — я не могу жечь письма, так я устроен.
У меня все эти письма остались, и КГБ методично подчеркивало красным карандашом все фразы, которые, по их мнению, носили условный характер. Это в деле фигурировало как «фразы, носящие условный характер, побуждающие к сбору информации». Я, естественно, ничего не понимал. Я сказал: «Ребята, это абсурд! И вообще, о чем вы говорите?» И тогда мне сказали так: «Мы знаем, что это абсурд, но слишком много народу в части знает о том, что ты располагаешь какой-то информацией. Организация мы бюрократическая. Вот напиши на бумажке, что ты собирал какие-то сведения, мы тебе дадим официальное предупреждение — у нас есть бланк (они мне показали, как он выглядит), расписывайся, и все. И ты едешь домой». Начальник особого отдела Винницкой армии генерал-майор Степурин говорил так: «Я даю тебе слово чекиста, слово коммуниста — ничего не будет, только распишись».
Мне ведь было только двадцать лет! Я согласился, я говорю: «Хорошо. Вы знаете, что я ничего не делал. Я расписываюсь, и на этом все кончается». Я говорю: «Хорошо, я признаю, что собирал сведения». Дальше я ничего не произносил, в пользу какого государства или еще что-то... Это никому не было нужно. Как только я это произнес, все началось.
Через несколько дней появляются следователи из следственного управления КГБ СССР — это Лефортово, которые говорят: «Теперь ты напиши все это на бланках, мы организация бюрократическая, они должны были нам все это передать, и они передали. Еще немножко, и тогда все кончится». Я добросовестно все переписал. Они везут меня из Винницы, сажают в военный самолет, кроме нас, пятерых следователей и меня, в самолете никто не летел. Привозят меня в Кубинку и везут в Лефортово. Мы сидим в кабинете следователя. Они мне говорят: «Подожди, сейчас мы тебя отпустим. Сейчас поехали в прокуратуру, чтобы все это закончить».
Стоит городской телефон. Я говорю: «Послушайте, сегодня 27 декабря, я должен был уволиться в ноябре. Позвольте, я позвоню родителям, прошло все-таки почти 2 месяца. Я позвоню родителям и скажу, что я уже в Москве». «Ну что ты будешь волноваться? Ты приедешь домой через час, мы тебя довезем». Потом приносят два листа бумаги, скрепленные скрепкой. Говорят: «На вот, прочти и распишись».
У меня не было абсолютно никаких сомнений, что я имею дело с порядочными людьми. Я, не читая эти бумаги, расписываюсь, протягиваю эти листы. Говорю: «Благодарю вас. Я могу идти?» Они говорят: «Да вы прочтите!» Я открываю этот листочек и говорю: «Ну зачем? Я расписался — все мне больше нечего делать, наверное. Мы с вами сыграли в какую-то джентельменскую игру, я поставил подпись, вы теперь меня отпускаете». Они говорят: «Нет, нет, вы прочтите». Я начинаю читать, это оказывается постановление об аресте сроком на два месяца, где я уже назван подозреваемым в шпионаже.
Теперь все эти бумажки, добровольные признания, становятся официальными. Следователь спокойно протягивает мне уголовный кодекс и говорит: «Вот видишь, мы организация очень могущественная. 64-ая статья — это расстрел. Нас никто, никогда, ни в чем не остановит. Мы сделаем все, что мы хотим. Если ты не признаешь обвинение — вот твои признания.
40 страниц текста, и ты получаешь высшую меру совершенно спокойно». Ну что ж? Правила игры предложены, правила той игры, в которую надо играть. Так предполагал я тогда. Я сыграл по этим правилам. Я признал себя виновным. Я постарался, насколько это возможно было в той ситуации, довести это дело до абсурда. И, как я полагаю, мне это все-таки удалось. Мне было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу одного из иностранных государств (без указания, какого). Якобы я предполагал, уволившись из армии в 78-ом году, через два года, во время Олимпиады, передать кому-то из представителей иностранных спецслужб собранные сведения. Все это было в деле зафиксировано.
КГБ не хотел даже придумывать какую-то другую, более основательную версию. Им было вполне достаточно того, что они проштемпелевали то, что было, и дело было передано в суд.
Суд был такой. Заседатели, прокурор, адвокат, оказавшийся достаточно приличным человеком, и мы — больше в зале, кроме людей с вшитыми погонами, и «в гражданском», никого не было. Родители были за дверью. Суд длился неделю. И только в момент объявления приговора, судья, дочитав до той части приговора, где было сказано «с учетом всего вышесказанного, приговорить», сказала «А теперь пустите родителей!» Зашли родители и услышали, по сколько лет мы получили. Все. До свидания со мной в лагере (это уже было в 81-ом году) родители абсолютно ничего не знали. Абсолютно ничего, кроме того, что я получил 6 лет лагерей.
В лагере я столкнулся с новыми делами о шпионаже. Я был первый, но вскоре я увидел других ребят. Выяснилось, что у нас были общие следователи. Мое дело состояло из 24 толстенных томов. Они туда накопали все, что могли. Потому что твердо знали: это никто никогда читать не будет, в таком море бумаг любую истину никто никогда не найдет. Было 3 часа видеодопроса, и было почти 40 следователей. Я даю вам честное слово, 40 следователей. Мне это было не понятно до тех пор, пока я не попал в лагерь.
В лагере, встретив людей с аналогичными делами по шпионажу, состряпанными после моего, сопоставляя фамилии следователей, я понял, что эти 40 человек дальше разлетелись по всей стране фабриковать такие дела. В лагере я встречал людей, которые говорили: «Мы слышали твою фамилию». Мальчик, который смотрел на меня в камере большими раскрытыми глазами, говорил: «Ты знаешь, я слышал твою фамилию». Я говорю «Откуда? Где?» А он говорит: «Нам в армии читали приказ о том, что арестован агент ЦРУ». Я говорю: «Спасибо!» Оказалось, что его фамилию тоже слышал еще кто-то. Я лично сталкивался с пятью такими «шпионами». Что же им инкриминировалось?
Саша Финкельштерн служил в стройбате в Североморске, пришел в казарму пьяный (это стройбат, ему оставалось 2 месяца до увольнения из армии). Единственный еврей на всем Северном флоте. И он сказал: «Как вы мне все надоели! Когда я уволюсь, я о вас всем расскажу». Это слышал офицер. Саша Финкельштерн был абсолютно пьян. Наутро его поднимают под руки, ведут на гаупвахту, начинают следствие, Сашу обвиняют в шпионаже, в том, что он намеревался, о чем сам и сказал, передать информацию каким-то западным разведслужбам.
Штейман — это еще один еврей, который служил в Морфлоте, мичман, который врал, что брат у него живет в Америке. Следствие, кстати, установило, что никакого американского брата не было. Тем не менее его обвинили в том, что он собирался, уволившись из армии, переслать какие-то сведения несуществующему брату, чтобы тот взял и отнес это в ЦРУ.
Вадиму Симонову, мальчику из Ленинграда, инкриминировали, что он на выставке познакомился с третьим секретарем американского посольства Хью Хемелтоном и записал его рабочий телефон. Кто-то из сослуживцев увидел его в записной книжке у Вадика и спросил, чей это телефон. Он ответил: «Это третий секретарь американского посольства». Телефона в записной книжке оказалось достаточно, чтобы Вадик Симонов был арестован и осужден за шпионаж.
Следователь, который вел мое дело, Черныш, преподает сейчас в Высшей школе КГБ. Начальник следственного отдела, который занимался моим делом, а перед тем — делом Натана Щаранского — этот человек сейчас начальник следственного управления Министерства безопасности России. Олег Старцев, один из следователей, в марте прошлого года вернулся из Германии, где он надзирал за группой советских или российских войск в Германии. Еще один, капитан Олежко, и сейчас в Германии, надзирает за группой советских войск. За мое дело все они получили очередные звания, повышения по службе.
А я — я реабилитирован только в прошлом году, но для этого мне пришлось все это пройти заново, было назначено новое следствие, где меня опять допрашивали, и опять от меня требовали, чтоб я доказывал, что я не верблюд. Вот это — КГБ сегодня. С очень великим скрипом они все-таки пошли на пересмотр дела, но они мной и ограничились, несмотря на то, что я требовал, чтобы были реабилитированы все солдаты. Они этого не сделали до сих пор, и делать не собираются. Поднимать собственную дрянь, которую они наворочали, им совершенно не хочется, им хочется, чтоб об этом просто все забыли.
Если мы хотим иметь цивилизованную страну, то в первую очередь мы должны иметь цивилизованные службы безопасности. Выступая вчера, представитель Чехословакии Ярослав Башта сказал, что в Чехословакии было уволено из спецслужб порядка 90 процентов персонала. В России этого не происходит, все они остались на достаточно высоких постах, все пользуются большими привилегиями и совершенно не переживают по поводу того, что они сделали.
Что касается бывших генералов КГБ, я имею ввиду Олега Калугина, то он предпочитает говорить о чем угодно, но не называть никаких фамилий, говорить абсолютно пустые вещи, абсолютно пустые. Хотя в 1981 году, когда шли дела по обвинению в шпионаже ленинградцев, он бы зам. начальника ленинградского отделения КГБ, и он не мог об этом не знать. Но, вероятно, дело обстоит так: КГБ — очень плановая система, она умеет хранить свои тайны, и уж если она позволяет кому-то что-то говорить — это будет о чем угодно, но только не о том, о чем мы спрашиваем.
Н.П. Ивлюшкин
http://argumentua.com/stati/kak-kgb-sssr-lepilo-iz-svoikh-grazhdan-shpionov
Автор
Тема: Рожеве життя в СРСР (Прочитано 408618 раз)