Андреас Реквиц — профессор Берлинского университета имени Гумбольдта и автор ряда книг о современной культуре и обществе, для The New York Times.
Запад потерян
Начиная с эпохи Просвещения, прогресс служил светским кредо Запада. Веками западные общества определялись убеждением, что будущее должно превзойти настоящее, так же как настоящее превосходит прошлое. Эта оптимистическая вера была не просто культурной или институциональной, но всеобъемлющей: всё должно становиться лучше. В таком мировоззрении не было места утратам.
Сегодня эта цивилизационная вера находится под серьёзной угрозой. Потери стали неотъемлемой частью жизни в Европе и Америке. Они формируют коллективный горизонт сильнее, чем когда-либо после 1945 года, проникая в политическую, интеллектуальную и повседневную жизнь. Вопрос теперь не в том, можно ли избежать потерь, а в том, смогут ли общества, чьё воображение веками было ориентировано на «лучшее» и «большее», научиться выносить «меньшее» и «худшее». Ответ на этот вопрос определит траекторию XXI века.
Самые серьёзные потери связаны с окружающей средой. Повышение температуры, экстремальные погодные явления, исчезновение экосистем и разрушение целых регионов ухудшают условия жизни как людей, так и животных. Ещё более угрожающим, чем нынешний ущерб, является ожидание будущих катастроф — то, что метко называют «климатическим горем». Более того, сами стратегии смягчения последствий сулят потери: отказ от потребительского образа жизни XX века, некогда считавшегося воплощением современного прогресса.
Экономические трансформации также принесли утраты. Целые регионы, когда-то процветавшие — американский «ржавый пояс», угольные районы северной Англии, провинциальная Франция, восточная Германия, — переживают упадок. Оптимизм середины XX века, когда социальное продвижение казалось естественным, оказался историческим исключением, а не правилом. Деиндустриализация и глобальная конкуренция раскололи общества на победителей и проигравших; значительная часть среднего класса столкнулась с подрывом прежней безопасности.
Тем временем Европа превратилась в континент стареющего населения. Демографические изменения ведут к постоянному росту доли людей пенсионного возраста, тогда как доля молодых поколений неуклонно сокращается. Помимо утраты чувства жизнерадостности, старение приносит многим — и самим пожилым, и их семьям — глубокое переживание утраты. Некоторые сельские районы, резко теряющие население, превратились в «резервации старости».
По всей Европе и Америке ослабла общественная инфраструктура. Системы образования в США, здравоохранение в Великобритании и транспортные сети в Германии испытывают серьёзное давление, усиливая сомнения в способности либеральной демократии к самообеспечению. Дефицит жилья и стремительный рост цен, особенно в мегаполисах, вызывают чувство неуверенности и страх падения уровня жизни среди значительной части среднего класса.
К этому добавляется регресс геополитики. Иллюзии, возникшие после окончания холодной войны, что либеральная демократия и глобализация будут развиваться беспрепятственно, рухнули. Война России против Украины, авторитарная напористость Китая и отход от многосторонних институтов свидетельствуют о разрушении либерального порядка, некогда казавшегося необратимым. Возникает ощущение исторического перелома: вместо непрерывной демократизации — возвращение соперничества и насилия. Это воспринимается как утрата — не материальных благ, а уверенности и безопасности.
Потери, конечно, не новость для современности. Но они плохо сочетаются с её этосом, предполагающим постоянный динамизм и совершенствование. Светская религия прогресса склонна отрицать утрату. Наука, технологии и капитализм предполагают бесконечные инновации и рост; либеральная политика обещает возрастающее благосостояние; жизнь среднего класса строится на ожидании постоянного расширения возможностей. Идеал современности — освобождение от потерь. Это отрицание — фундаментальная ложь западного модерна.
